Сердце ворона  - Анастасия Логинова

Первое, что ослепило Лару, это блеск зеркал, что были здесь всюду. Завороженная, она прошла в центр просторной залы, не без удовольствия разглядывая девушку в простом светлом платье, что отражалась в каждом из десятка начищенных стекол.

То ли свет так падал, то ли зеркальная аркада давала подобный эффект – но Лара словно смотрела на другого человека. Коснулась своего лица – детских припухших щек уже вовсе не было.

И во взгляде что-то совершенно иное, новое. Взрослое.

Незнакомка в зеркалах была, пожалуй, красивой. Джейкоб – и тот засмотрелся на нее. Он не улыбался сейчас, глаза его были хмурыми и серьезными. Но лишь мгновение. Поймав в отражении Ларин взгляд, он тотчас преобразился – улыбнулся ей тепло и дружески.

– Это бальная зала! – оповестил он. – Вы ведь помните, что до бала осталось всего ничего? Там столовая, там будет оркестр – а здесь, в центре, место для танцев! Вам нравится?

– Да, конечно… – воодушевилась и Лара, теперь оглядываясь в зале более осмысленно.

Оказалось, что зеркала были лишь на одной из стен; две других занимали картины, укрытые сейчас плотной тканью. Противоположная же стена представляла собою витражи из стекол с выложенной на них мозаикой, изображавшей ласточек. Лару это удивило – а потом она разглядела, что стекла совсем новые.

– Здесь был иной рисунок, – пояснил Джейкоб, – сильно испорченный временем… я велел его заменить. Это сюрприз, Лара. Зала толком не готова, и я еще никому ее не показывал – вы первая. Вам правда нравится?

– Очень! – сказала она искренне.

Положа руку на сердце, ласточки ей и впрямь были ближе, чем вороны.

* * *

К полудню в усадьбу прибежала Стаська с корзиной, полной черешни и абрикосов. Джейкоб и об этом позаботился, сговорился, оказывается, с мамой-Юлей.

– Стася, как там нынче в пансионате? – тихонько спросила Лара, пристраивая тяжелую корзину. – Как матушка?

– Ох, дюже тоскует, Лара Николаевна, все о вас плачется. Возвращались бы…

Хотелось бы Ларе верить, что матушка и впрямь по ней тоскует… Да все вранье, конечно, чтобы вызвать у нее жалость и чувство вины. Лара за неполные двадцать лет ни разу не видела маму-Юлю плачущей.

Она хотела, было, передать со Стаськой письмо к матушке – да вмешался Александр Наумович.

– Позвольте, я сам передам, Лариса – лично в руки Юлии Николаевне.

Ордынцев нынче был в прекрасном расположении духа.

– Вы что же собираетесь в «Ласточку»? – удивилась Лара.

Но быстро опомнилась: ей было известно (да и не ей одной), что Александр Наумович каждый день прогуливается по пляжу в обществе Анны Григорьевны, компаньонки Щукиной.

– Да, – охотно подтвердил тот, – надеюсь познакомиться, наконец, с Юлией Николаевной. Я рад, что вам у нас нравится, Лариса, но поймите верно, не хотелось бы, чтобы ваша маменька думала, будто мы тайком вас здесь укрываем. Я поговорю с нею, Лариса, и все улажу – обещаю!

Лара не очень-то верила в успех задумки Ордынцева, но доверилась и отдала письмо ему.

После же Джейкоб все-таки припомнил о Ларином обещании написать портрет – и, делать нечего, пришлось вести его на пляж, к лодочному сараю, где нынче хранились ее художественные принадлежности.

– Что-то воронья сегодня много… – между делом заметил Джейкоб уже на месте. – Где мне встать?

Вороны и впрямь кружили и гортанно каркали над смотровой площадкой. Лара даже хотела, было, заглянуть туда, но побоялась столкнуться с кем-то из пансионата – а то и с самой мамой-Юлей. В бухту спустились обычной тайной тропкой меж камней.

– Станьте там, ближе к воде, – деловито распорядилась она, уже приготовив чистый холст и разложив краски.

– А я не обгорю на солнце? Сегодня ни облачка.

– Обгорите, – хмыкнула Лара. – Искусство требует жертв.

Джейкоб не ответил и, кажется, готов был стоически все перенести – но Лара, конечно, сжалилась. Хоть и было это хуже для постановки света и композиции, она аккуратно взяла его за плечи и отвела левее, в тень, которую давал лодочный сарай.

Поставив свою модель как надо, Лара за подбородок чуть отвернула лицо Джейкоба от солнца, чтобы светотени четче легли на грубые, но такие мужественные черты. Получилось неплохо. Особенно Ларе нравилось, как вспыхивают золотые искры в лазурно-синих глазах – вот бы вышло показать это на холсте!

– Чему вы улыбаетесь?

– Да так… у вас доброе сердце, Лариса. И очень нежные руки.

– Скажете тоже… руки как руки. Не крутитесь.

Она, осмелев, даже чуть взъерошила светлые волосы Джейкоба, неожиданно мягкие, как пух. Небрежная, будто бы ветром растрепанная прическа, очень ему шла. Взяв руку Джейкоба, Лара чуть задержала ее в своей и изящно устроила на набалдашник трости. Поправила отворот рукава и скользнула вверх, смахивая с его плеч несуществующие пылинки.

– Прекратите улыбаться! – велела строго. – Вы сами просили настоящий серьезный портрет – вы видели когда-нибудь, чтобы модели на картинах Маковского или Репина улыбались, как проказливые мальчишки?

– Все-все, ей-богу, Лариса, больше ну буду!

Обещание он выполнил – хотя и отсутствие улыбки не сделало лицо Джейкоба более серьезным.

Лара любила это свое увлечение. Лучшего отдыха, чем простоять весь день, до боли в спине, у мольберта, она не знала. И, по правде сказать, ей было не так уж важно, что именно рисовать, главное – создать на холсте свою, новую действительность. Похожую на окружающий мир – но все-таки другую. Насквозь пропитанную частичкой Лариной души. И Джейкоб вскоре уж превратился просто в безымянную неодушевленную модель, как дерево или камень. В золотисто-огненное пятно на лазурном фоне моря. Сумасшедшее сочетание цветов! Но дело шло, и Ларе уж не терпелось придать разлившимся пятнам форму да поглядеть, что из этого получится.

Если она работала маслом, то – как учил синьор Марроне – кистью пользовалась совсем чуть-чуть, для прорисовки мелких деталей разве что. А больше – собственной рукою, тряпицей или мастихином. И так, и эдак перемещая по холстине золотое пятно, добавляя то блики света, то темную дымку, пока разлившаяся краска неведомым ей образом не стала напоминать грубоватое лицо Джейкоба.

Спустя час или полтора, Лара почувствовала, что начинает уставать. Впервые заметила неприятную тишь, что зависла над побережьем: молчало море, Джейкоб примолк, наверное, боясь помешать, и даже чайки куда-то подевались, не торопясь вылавливать из стоялой воды мелкую рыбешку. Только над смотровой площадкой все громче и громче расходились вороны. Ларе от их мерзкого карканья становилось тревожней, а мысли вскоре обратились почему-то к Дмитрию.

– Джейкоб, могу я задать вам вопрос?

– Все что угодно, Лариса! – мигом воодушевился он.

– Только пообещайте сказать правду.